«Хочу обнять близких и родных, съесть маминых сырников и борща». Катя Борисевич вышла на свободу после полугода заключения

Сегодня рано утром освободили нашу коллегу Катерину Борисевич — в общей сложности за решеткой она провела полгода. Из гомельской колонии, где Катя находилась последние три дня, она вышла в хорошем настроении. Недалеко от здания ее встречали несколько друзей и коллег. Родные ждут Катю дома — в Минске.

Первой Катя позвонила дочери Даше и попросила у нее приготовить любимые сырники, а маме заказала котлеты. На улице сильный дождь, но, говорят, это хорошая примета.

— Белая сирень, какое все зеленое, — не сдерживает эмоций Катя, глядя по сторонам.

Этой ночью Катя впервые выспалась, хотя проснулась, конечно, рано — очень ждала освобождения.

— Меня заранее предупредили, что сегодня утром я выйду, поэтому с 4-5 утра я ждала, когда меня позовут — и все, выйду на свободу, — бодрым голосом рассказывает Катя. — Я до этого переболела, но занималась спортом, час в день, как положено, дышала свежим воздухом.

— Чего сейчас хочется больше всего?

— Обнять близких и родных, съесть маминых сырников и борща. А еще очень хочется поехать в свою деревню и выращивать цветы. Кстати, в колонии я попросила себе хоть какую-то работу. Мне дали высаживать календулы и васильки. Получила невероятное удовольствие.

После освобождения Кати журналисты сразу отметили, что справа на майке у девушки желтая нашивка с ее фамилией.

— Это значит, что ты политзаключенная? — спросили мы.

— Это значит лишь то, что я содержалась в колонии, — пояснила журналистка. — Я ее [желтую бирку] сама пришивала.

Когда Катю этапировали из Жодино в Могилев, а потом из Могилева в Гомель, ее перевозили в наручниках. Но при этом сотрудники были максимально корректны.

— Не могу сказать, что ко мне было какое-то особое отношение, — ответила Катя. — Но у меня была коричневая карточка как у человека склонного к экстремизму. Всех таких заключенных перевозят данным образом. Со мной были две женщины, которые осуждены за убийства. У них сроки 9-10 лет. Они шутили, что ехали просто так, спокойно, я как экстремист (или склонная к экстремизму) ехала в наручниках.

О том, что сейчас происходит с TUT.BY, Катя в курсе, но никаких подробностей пока не знает. Журналисты спросили у нашей коллеги, ожидала ли она такого резонанса от статьи о смерти Романа Бондаренко, после которой ей заинтересовались оперативники.

— Никто об этом не думал, я работаю журналистом 15 лет и не задумывалась даже, что из-за статьи могу оказаться в тюрьме.

— Сама ты к работе возвращаться планируешь?

— Я хочу увидеть родных, весну, съездить на море, а потом уже все остальное. Я больше не мыслю категориями, что будет дальше. Дальше может быть все что угодно. В ноябре я тоже не рассчитывала, что окажусь в КГБ, а потом на Володарке, поэтому долгосрочных планов у меня нет. А в краткосрочных — хочу обнять дочку, родных, коллег и сказать спасибо всем за ту поддержку, которую мне оказывали.

— А что было самое тяжелое из бытовой жизни за решеткой?

— Я на то и журналист, чтобы находить общий язык с разными людьми. Мы все там танцевали, — приводит пример журналистка. — Единственное, я не курю, а когда в камере курят 10-14 человек, было непросто. Первое время я ходила в медицинской маске. А вот в Гомеле все курят только на улице, поэтому когда меня заселили, я отметила: "О, у вас не курят, классно".

Катя рассказала, что среди сотрудников и сокамерников были ее читатели, которые были знакомы, например, с ее авторским циклом материалов “Если к вам пришли”.

— Были те, кто спрашивал: "Борисевич, вам когда выходить?". Когда меня этапировали с Володарки в Жодино, я встретила парня, который, я так понимаю, [находился там] по политической статье, и он спросил: "Сколько вам дали?". Я на пальцах показала шесть, он с ужасом: “Шесть лет?”. Я говорю: “Нет, нет, месяцев", — вспоминает Катя.

Про своих сокамерников журналистка говорит так: сидела с хорошими людьми. Среди них были студенты, которых задержали за акции, преподаватель БГУИР Ольга Филатченкова, Алла Шарко из Пресс-клуба.

— Какие моральные изменения произошли за это время? — спросили коллеги.

— Мне кажется, я теперь научилась на все безумные вещи смотреть спокойно. Сказать, что меня кто-то там сломал и я стала другой, я не могу. К моему большому удивлению оказалось, что я очень сильный человек, и это было приятно. Плакала я первый раз от радости — через месяц, когда освободили уже на тот момент близкого мне человека. Да, у меня были моменты в первые дни, когда, может, и хотелось поплакать, но когда я увидела в камере студентов 19-20 лет, а у меня дочке 18, поняла, — это не мой вариант.

Даже в тюрьме есть хорошие, счастливые дни, говорит Катя.

— Но это не потому, что тебе кто-то создает такие условия, а ты сам это делаешь. Я брала максимум из того, что могла взять. С меня все даже смеялись: я раскладывала открытки Италии, какие-то наклейки, ставила кофеек (это просто кофе в алюминиевой кружке) и так создавала свой мир. При этом я понимала, что нахожусь в колонии, но осознавала, что то, как я буду себя чувствовать, зависит только от меня. Поэтому танцы, песни и хорошее настроение у нас было всегда.

— То есть внутреннюю свободу у тебя не забрали?

— Да, меня лишили свободы, я какое-то время не могла видеть дочку (первое свидание получила только через 3 месяца), но внутренне я оставалась свободным человеком.

Источник