Лукашенко в подробностях рассказал, как был остановлен мятеж в России

Александр Лукашенко после церемонии вручения погон высшему офицерскому составу рассказал подробности того, как 24 июня шли переговоры на фоне попытки вооруженного мятежа ЧВК «Вагнер», а также поделился мотивами своих действий и позиции, пишет БЕЛТА.

Мероприятие во Дворце Независимости было запланированным, но прошло в расширенном составе. К участию пригласили руководство военных и силовых структур, спецподразделений, а также руководителей СМИ, политологов и журналистов. Разговор вышел обстоятельным, а самое главное, максимально откровенным, с ответами на самые актуальные вопросы, которые в последние дни витали в обществе. Александр Лукашенко также прокомментировал и ряд информационных вбросов и домыслов.

Чтобы сохранить суть и дух повествования Президента, приводим максимально подробно и без купюр основные цитаты.

О решении высказаться

«Вчера утром я принял решение, что пришло время на эту тему что-то сказать (естественно, не все), притом честно, открыто, ничего не скрывая.

Подтолкнуло меня к этому как раз то, что в СМИ, особенно России… Белорусы – молодцы. Я, откровенно говоря, попросил пресс-секретаря обзвонить руководство основных наших СМИ и попросить, чтобы они не топтались на этой теме. Радоваться нечему. Вы сейчас узнаете почему. Но в России, как всегда, всегда так бывает, появились ура-патриоты, я увидел эту тенденцию, которые начали выть и кричать, осуждать Путина, требовать от него не прекращать уголовные дела, ловить, мочить, сажать. Вот это то, от чего я хотел бы предостеречь и нас, и российское общество.

И в связи с этим, когда разворачивалась, как Президент Путин назвал ее, эта смута в России, как-то все под веником сидели. Матвиенко оказалась мужественной, Володин, Патриарх, пара человек – и все. А после драки руками мы умеем махать, ох как умеем, и советовать: «Мочить, мочить и мочить». Слушайте, ну есть кого мочить, особенно знаете где. Есть кого сажать там, где это нужно»;

«Вот это меня подтолкнуло к тому, что я должен сказать несколько слов о ситуации, которая развивалась в пятницу и в субботу, поскольку был погружен, как вы знаете, в эти события полностью»;

«Для того чтобы вы понимали и знали, почувствовали, что происходило и что могло случиться. Мне хотелось бы, чтобы вы точно знали и понимали, что было и что могло бы быть».

О поступлении тревожной информации

«Итак, пятница. Вы знаете, у нас такой день был счастливый, мы все готовились отпраздновать день выпускников. Естественно, и я был занят прилично этими вопросами. Да и как-то, откровенно скажу… Получая редкую информацию о том, что происходит в России, в Ростове, на юге, я как-то и внимания особо не обращал. Война идет, мало ли что там происходит.

Но к утру субботы с 8 часов утра мне уже поступает тревожная информация о ситуации в России. Кое-кто мне там подсказывает, что пишут в этих Telegram-каналах, мессенджерах… Через ФСБ и наш Комитет госбезопасности, генерала Тертеля мне докладывают: Президент Путин хочет связаться. Пожалуйста. Договорились в полдесятого, что мы переговорим в любое удобное для него время. Когда в 10 он выступил, в 10.10 позвонил и подробнейшим образом проинформировал меня о ситуации, которая происходит в России»;

«Задал (Путину. – Прим. БЕЛТА) несколько вопросов, в том числе и про противодействие этому, и понял, что ситуация сложная. Не буду конкретизировать эту часть разговора».

О предложении Путину не торопиться с жестоким решением

«Самое опасное, как я понял, – это не в том, какая она была, ситуация, а как она могла развиваться и ее последствия. Это было самое опасное. Я также понял: принято жестокое решение (оно и прозвучало подтекстом в выступлении Путина) – мочить. Я предложил Путину не торопиться. Давай, говорю, поговорим с Пригожиным, с командирами его. На что он мне сказал: «Слушай, Саша, бесполезно. Он даже трубку не берет, ни с кем разговаривать не хочет».

Как удалось выйти на Пригожина

«Я спрашиваю: «Где он?» – «В Ростове». Я говорю: «Хорошо. Худой мир лучше любой войны. Не торопись. Я попробую с ним связаться». Он в очередной раз говорит: «Это бесполезно». Я говорю: «Хорошо, подожди». Где-то мы разговаривали, наверное, с полчаса. Потом он меня проинформировал, что на фронте. Помню его слова: «Ты знаешь, а на фронте, как ни странно, лучше, чем когда-либо было». Я говорю: «Вот видишь, не все так печально». В 11 часов… Надо было еще эти телефоны найти… Говорю: «Как с ним связаться? Дай телефон». Он говорит: «Скорее всего, у ФСБ есть телефон». Мы уточнили. Установили к середине дня целых три канала, по которым мы можем разговаривать с Ростовом».

«В середине дня, третий, четвертый раунд переговоров мы уже вели по этому каналу, там у меня в доме были, в загородной резиденции, посредники, которые осуществляли нам эту связь».

О роли Евкурова и Бортникова в переговорах

«Должен в этой связи поблагодарить особенно генерала Юнус-Бека Евкурова. Повезло нам. Приятель оказался Ивана Станиславовича (Тертеля, председателя КГБ. – Прим. БЕЛТА), учились вы вместе по моим данным.

Я должен сказать, что очень важную роль сыграл этот генерал. Для сведения скажу: это тот, который, помните, с батальоном зашел в Сербии на аэродром. Помните, был такой прорыв. Он руководил этим батальоном. Правда, все это потом, как всегда бывает, через предательство или что-то развития не поимело. Даже руководство России очень стеснялось говорить об этом факте. Я просто был опять вовлечен в ту ситуацию. Человек очень отважный. Был ранен серьезно, когда в Ингушетии руководителем работал. Очень серьезно. Я помню, мне Путин рассказывал, его еле вытащили из могилы. Человек военный, ответственный, и он очень многое сделал в рамках этих переговоров.

Это я говорю подробно к тому, что после драки руками начали махать, что там участвовал и один, и второй в переговорах… Называли фамилии (я не буду их называть). Кроме Евкурова на первом этапе и Бортникова, директора ФСБ, в этих переговорах никто не участвовал».
О первом разговоре с Пригожиным

«В 11.00 (хоть Путин меня предупреждал: не возьмет трубку) он (Пригожин. – Прим. БЕЛТА) мгновенно снял трубку. То есть Евкуров его позвал, отдал ему телефон: «Вот, Президент Беларуси звонит, будешь ли разговаривать?» – «С Александром Григорьевичем буду».

Разговор – эйфория. У Евгения полная эйфория. Разговаривали первый раунд минут 30 на матерном языке. Исключительно. Слов матерных (я потом уже проанализировал) было в 10 раз больше, чем нормальной лексики. Он, конечно, извинился и начал мне матерными словами рассказывать.

А я думаю: с чего зайти к нему, чтобы начать эти переговоры, так сказать. Ребята только с фронта. Они видели тысячи, тысячи своих погибших ребят. Ребята очень обиженные, особенно командиры. И, как я понял, они очень влияли (я это предварительно вычислил) на самого Пригожина. Да, он такой, знаете, героический парень, но на него оказывали давление и влияние очень те, кто руководил штурмовыми отрядами и видели эти смерти. И вот в этой ситуации, выскочив оттуда в Ростов, в таком полубешеном состоянии я с ним веду этот диалог».
О действиях вагнеровцев в Ростове

«По своим каналам я получил информацию, в том числе от нашего комитета (КГБ – Прим. БЕЛТА) и военных, что они заняли штаб округа (в Ростове. – Прим. БЕЛТА)»;

«Тут же в СМИ: «Ай-ай-ай, захватили, уже мародерство, еще чего-то», – вкидывают. Особенно украинцы оттоптались на этой теме.

Я начал уточнять. Я говорю: «Ты чего, убил кого-то там из гражданских, военных, которые тебе не противостояли?» – «Александр Григорьевич, я вам клянусь, мы никого не тронули. Мы заняли штаб. Вот я тут нахожусь». И это оказалось правдой. Это было очень важно. Заметьте, это было очень важно, что они, зайдя в Ростов, никого не тронули».

О первом разговоре с Пригожиным

"В 11.00 (хоть Путин меня предупреждал: не возьмет трубку) он (Пригожин. - Прим. БЕЛТА) мгновенно снял трубку. То есть Евкуров его позвал, отдал ему телефон: "Вот, Президент Беларуси звонит, будешь ли разговаривать?" - "С Александром Григорьевичем буду".

Разговор - эйфория. У Евгения полная эйфория. Разговаривали первый раунд минут 30 на матерном языке. Исключительно. Слов матерных (я потом уже проанализировал) было в 10 раз больше, чем нормальной лексики. Он, конечно, извинился и начал мне матерными словами рассказывать.

А я думаю: с чего зайти к нему, чтобы начать эти переговоры так сказать. Ребята только с фронта. Они видели тысячи, тысячи своих погибших ребят. Ребята очень обиженные, особенно командиры. И, как я понял, они очень влияли (я это предварительно вычислил) на самого Пригожина. Да, он такой, знаете, героический парень, но на него оказывали давление и влияние очень те, кто руководил штурмовыми отрядами и видел эти смерти. И вот в этой ситуации, выскочив оттуда в Ростов, в таком полубешеном состоянии я с ним веду этот диалог".

О действиях вагнеровцев в Ростове

"По своим каналам я получил информацию, в том числе от нашего комитета (КГБ. - Прим. БЕЛТА) и военных, что они заняли штаб округа (в Ростове. - Прим. БЕЛТА)".

"Тут же в СМИ: "Ай-ай-ай, захватили, уже мародерство, еще чего-то", - вкидывают. Особенно украинцы оттоптались на этой теме.

Я начал уточнять. Я говорю: "Ты чего, убил кого-то там из гражданских, военных, которые тебе не противостояли?" - "Александр Григорьевич, я вам клянусь, мы никого не тронули. Мы заняли штаб. Вот я тут нахожусь". И это оказалось правдой. Это было очень важно. Заметьте, это было очень важно, что они, зайдя в Ростов, никого не тронули".

О требованиях Пригожина

"Я говорю: "Ты чего хочешь?" (Путину я, естественно, рассказал в разговоре их требования) - "Я ведь ничего, Александр Григорьевич, не прошу. Пусть мне отдадут Шойгу и Герасимова. И мне надо встретиться с Путиным". Я говорю: "Женя, никто тебе ни Шойгу, ни Герасимова, никого не отдаст, особенно в этой ситуации. Ты же знаешь Путина не меньше, чем я. Во-вторых, он с тобой не то что встречаться - по телефону разговаривать не будет в силу этой обстановки". Молчит. "Но мы хотим справедливости! Нас хотят задушить! Мы пойдем на Москву!" Я говорю: "На полпути тебя просто как клопа раздавят. Несмотря на то что войска (мне об этом Путин долго говорил) отвлечены на соответствующем фронте". Подумай, говорю, об этом. "Нет" - такая вот эйфория.

Долго я его убеждал. И в конце сказал: "Знаешь, ты как хочешь можешь поступать. Но на меня не обижайся. Бригада подготовлена к переброске в Москву. И, как в 1941-м (ты же книжки читаешь, образованный, умный человек), мы будем защищать Москву. Потому что данная ситуация не только в России. Это и не только потому, что это наше Отечество. А потому, что, не дай бог, вот эта смута пошла бы по всей России (а предпосылки для этого были колоссальные), следующими были мы".

"Триумфальное шествие советской власти - то же самое. Примерно 100 тысяч большевиков перевернули Россию. Без оружия. Задаю себе вопрос: "А что, у нас, в России все так хорошо?" Да нет. Причин к тому, чтобы смута эта пошла, покатилась по всей России и до нас докатилась, больше чем достаточно. Нужен триггер, нужен спусковой крючок. И он появился".

О недопустимости силового решения

"Кто такой Пригожин? Это очень авторитетный сегодня человек в вооруженных силах. Как бы кому-то этого ни хотелось. Поэтому я подумал: замочить можем. Я и Путину сказал: "Замочить можем". Это не проблема. Не с первого раза, так со второго. Я говорю: "Не делайте этого". Потому что потом никаких переговоров не будет. Эти ребята, которые умеют друг за друга постоять, которые там и в Африке, Азии, Латинской Америке воевали, они пойдут на все. Тоже можем замочить, но тысячи, тысячи погибнут мирных людей и тех, кто будет противостоять вагнеровцам. А это самая подготовленная в армии единица. Кто с этим станет спорить? Военные мои тоже понимают это, и у нас в Беларуси нет таких (настолько подготовленных. - Прим. БЕЛТА). Это люди, прошедшие через не одну войну в разных местах.

Поэтому, прежде чем мочить, надо подумать, что будет завтра. Надо посмотреть дальше своего носа, особенно ура-крикунам, которые сегодня топчутся на этой теме".

О межличностном конфликте

"Пойдем на Москву, нам нужна справедливость. Мы воевали, мы честно воевали. Вы же, Александр Григорьевич, знаете, как мы воевали?" - "Знаю". Но началась конкуренция между армией, как он сказал, и нашим подразделением. Нездоровая конкуренция. Межличностный конфликт между известными людьми перерос в эту драку.

И вот тут я еще хотел бы сделать одно замечание, почему своим СМИ, пресс-секретарю поручил ни в коем случае не делать из меня героя, из Путина и Пригожина. Потому что мы прошлепали эту ситуацию. Мы ее упустили. А потом, когда она начала развиваться, мы видели и думали, что рассосется - и я, и Путин (я в меньшей степени, если уж откровенно говорить, но тем не менее). А оно не рассосалось. И столкнулись практически два человека, которые воевали на фронте. Я опять же в этой теме, в этом котле был постоянно. Я знаю работу Шойгу. Незаслуженно его порой критикуют. Шойгу здесь бывал не единожды. Конечно, я не могу в СМИ давать то, о чем мы говорили. Мы с ним вели очень серьезные переговоры. Генерал Хренин с ним встречался не единожды, и мы спокойно поддерживали, чем могли (а могли многое), и многое сделали. И в этом отношении Шойгу немало сделал. То есть он занял свою нишу там, где он может чего-то сделать".

"Евгений Пригожин… в этом отношении его можно понять. А если добавить, что он человек такой, как и Шойгу (у них характеры одинаковые), очень импульсивный, вот и началось".

Об условии для Пригожина и его отказе от своих требований

"Разговаривая во второй или третий раз, я его предупредил. Я уже вижу, что он готов отступиться, но я его предупреждаю: "Евгений, никакого кровопролития. Как только ты нарочно, ненарочно убьешь хоть одного человека, особенно гражданского, - все, никаких с тобой переговоров не будет, и я с тобой разговаривать не буду". Он мне поклялся. У нас, говорит, такой цели нет, и я вам клянусь, что этого не будет.

Переговоры шли в течение дня. Шесть или семь раундов переговоров. Я свою позицию высказал. Больше не звонил ему. Шесть раз, по-моему, он уже на меня выходил. Советовался, предлагал и прочее. Когда он мне сказал: "Александр Григорьевич, я не буду требовать от Президента, чтобы он отдал Шойгу и Герасимова, и встречи даже просить не буду", я говорю: "Ну и хорошо. Это очень хороший шаг. Не надо в этой ситуации, напрягая обстановку, требовать неисполнимое".

Я говорю: "Вот ты представляешь, я - Президент. Ты у меня министр обороны. И какой-то бандит…" - "Я не бандит" - "Я говорю к примеру: какой-то бандит требует отдать Хренина с Гулевичем. Я на это никогда не пойду. Сам погибну, но не пойду" - "Да, я понимаю" - "Раз понимаешь, давай действовать". Он говорит: "Скажите, что сейчас?" Я говорю: "Нужно остановить колонну". То есть он пошел на то, чтобы договариваться".

О гарантиях от Президента Беларуси

"Последний аргумент был, когда в какой-то раз после первых переговоров он говорит: "Разрешите мне собрать командиров и посоветоваться". Я говорю: "Конечно, ты с ними посоветуйся, чтобы потом тебя не обвинили".

В одиннадцать мы разговаривали, и в пятом часу вечера он мне позвонил и говорит: "Александр Григорьевич, я принимаю все ваши условия. Но... Что мне делать? Останавливаемся - они начнут нас мочить". Я говорю: "Не начнут. Я тебе гарантирую. Это я беру на себя". В контакте были с руководством России, ФСБ занималось в основном этим вопросом, с Бортниковым. Я просто настоятельно просил этого не делать. Бортников умный человек. Он сказал: "Александр Григорьевич, ну я же не дурак, я же понимаю, что может быть".

"Если они где-то остановятся, колонна сожмется… Она в кучу соберется… Чтобы не было, знаете, желания и искушения взять и ее тут накрыть. Пообещали: этого не будет. Я и сказал Пригожину: "Это - гарантия" - "Что дальше?" - "Вплоть до того, что я выведу тебя в Беларусь и гарантирую тебе полную безопасность. И твоим ребятам, которые вот сюда продвинулись этой колонной" - "Да, я вам верю. Я верю". - "Хорошо, в этом направлении будем действовать".

Об окончании переговоров и обещании Путина

"К вечеру мы подошли к окончанию переговоров. Я торопился, потому что в 200 км до Москвы (я знал, меня Бортников проинформировал) уже выстроен рубеж обороны. Было собрано все (это Путин мне уже вечером сказал), как в годы войны. И курсанты… И милиция была в резерве - полторы тысячи. То есть они собрали прилично и в Кремле, и возле Кремля. Это было, я думаю, тысяч десять обороняющихся. И я боялся, что если вагнеровцы столкнутся с ними на этой черте (а это как раз было под 200 км до Москвы), прольется кровь и тогда все.

Я говорю (Пригожину. - Прим. БЕЛТА): "Хорошо. Бортников этим занимается. Тебе надо с ним связаться" - "Он не берет трубку" - "Возьмет. Через 20 минут звони". Попросил Ивана Станиславовича (Тертеля, председателя КГБ. - Прим. БЕЛТА): срочно, говорю, найди Бортникова, пусть мне позвонит. Он позвонил. Я говорю: "Александр Васильевич, обязательно возьми трубку, если тебе позвонит Пригожин". У него, конечно, внутри все клокочет. Я говорю: "Слушай, отложи все в сторону и сделай, как мы с ним договорились". Они переговорили. Он развернул колонну и они пошли в свои лагеря в Луганскую область. Они ушли в лагеря.

Я переговорил с Путиным вечером. Я его еще раз попросил: "Ни в коем случае" - "Да. Хорошо. То, что обещал, я все сделаю". Он выполнил.

Смута таким образом была предотвращена. Опасные события, которые могли быть, были сняты. Гарантии безопасности, как он вчера сказал, пообещал, были предоставлены".

О "Вагнере" в Беларуси

Кроме того Лукашенко заверил, что в Беларуси не будет пунктов по набору в ЧВК "Вагнер", но при этом "в Беларуси готовы при необходимости помочь с размещением бойцов ЧВК "Вагнер". В стране в данный момент находится и руководитель этой компании Евгений Пригожин.

"Однако это не значит, что в Беларуси появятся пункты по набору в ЧВК", - сказал Александр Лукашенко.

Он заверил, что "мы пока никаких лагерей не строим, но если они захотят (я так понимаю, они смотрят отдельные территории), мы их разместим".

"Ставьте палатки, пожалуйста. Но пока они находятся в Луганске в своих лагерях", - прокомментировал Лукашенко.

по информации Слуцкого края и БЕЛТА