Олег Руммо — об уникальных историях спасения пациентов с коронавирусом, новых тактиках лечения и клятве врача

Надежда на врачей и вера в милость Божью — вот что объединяет всех пациентов с коронавирусом, когда-либо находившихся в реанимации МНПЦ хирургии, трансплантологии и гематологии. А еще пламенное желание жить: оно присуще только тем, кто знает, каково это — быть на волосок от смерти.

Филигранная работа медиков творит практически невозможное, граничащее с чудом, — дарит людям второй день рождения, а вместе с ним и шанс на новую жизнь. Корреспондент «СБ. Беларусь сегодня» поговорила с директором центра, членом Совета Республики Олегом Руммо о второй волне COVID-19, уникальных подходах в терапии и личной ответственности каждого врача перед своими пациентами.

Радует одно: мы справляемся

— Еще летом, когда заболеваемость снизилась, медики готовились ко второй волне. Но ожидали ли вы, что она будет настолько мощной?

— Мощность второй волны в Беларуси можно оценить только в сравнении с тем, что происходит в мире. Сейчас коронавирус — это вызов для всей планеты. Когда пандемия только начиналась, наши ближайшие соседи — Польша, Чехия, Литва — радостно рапортовали, что справились с инфекцией благодаря определенным противоэпидемическим мероприятиям типа локдауна. Но вторая волна эти торжества закончила: системы здравоохранения стали работать в колоссальном напряжении, требуя огромных финансовых и человеческих ресурсов. К чему это я? Поймите, цыплят по осени считают: выводы можно будет делать только в следующем сентябре — ноябре, когда появится вакцина и мы перестанем называть COVID-19 Божьей карой.

Без сомнения, вторая волна оказалась более напряженной — это видно по статистике инфицированных. Но в Украине, Польше, Литве она в разы хуже. Радует одно: мы справляемся, хотя и работаем с большой нагрузкой.
К счастью, у нас нет очереди пациентов на госпитализацию и люди дома не умирают, так и не дождавшись помощи…
Но меня не покидает ощущение, что, кроме как государству, до нас, медиков, больше никому нет дела. Общественная активность, которая была в первую волну, куда-то испарилась. Я сейчас не говорю о СИЗ и лекарствах — их более чем достаточно. Но раньше поддержка людей объединяла: я четко понимал, что с бедой борется вся страна.

— Почему произошла трансформация в умах людей?

— Мне сложно кого-то обвинять. Но факт остается фактом: того неравнодушного общества, которое было весной, у нас больше нет. Придется с этим смириться. А еще понять, что инфекция будет развиваться по классическим принципам современной эпидемиологии, поэтому, скорее всего, весной нас ждет третья волна. Надеюсь, человечество предпримет титанические усилия, и уже в следующем году мы будем прививаться не только от гриппа, но и от коронавируса. А пока каждому остается выполнять рекомендации врачей и беречь себя.

Искусство спасения

— В реанимацию вашего центра привозят самых тяжелых пациентов со всей страны. Как правило, кто эти люди?

— Отделение реанимации и интенсивной терапии рассчитано на 12 коек, сейчас 11 из них заняты. Контингент — молодые люди до 50 лет, беременные, медики и женщины, только ставшие мамами. Мы делаем все, чтобы они поправились: к счастью, уже спасли многих. В первую волну летальность была около 25 процентов — то есть из четырех самых тяжелых пациентов трех удавалось поставить на ноги.

— Среди госпитализированных есть молодые люди, у которых отсутствуют факторы риска вроде ожирения, диабета и так далее?

— Да. Опережаю ваш вопрос: почему они тяжело переносят COVID-19? Все зависит от двух вещей: количества вируса, попавшего в организм, и реакции этого самого организма. Ее спрогнозировать не может никто. Люди без сопутствующих заболеваний в одночасье сгорают, и мы порой ничего не можем с этим сделать.

— Я писала об одном из спасенных вами пациентов — Михаиле Бут-Гусаиме. Его путь к выздоровлению поражает: 23 дня на ИВЛ, искусственная кома, транспортировка на реанимобиле из Пинска — невероятно сложный случай…

— Эту уникальную историю я хорошо помню: врач из Пинска — настоящий герой, ведь именно он четыре часа вез пациента к нам. Что касается МНПЦ — мы спасли женщину, которая более 60 дней находилась на ИВЛ и еще несколько месяцев была на реабилитации. Кажется, она вернулась на работу только спустя полгода.

Счастливых случаев много, но порой сталкиваемся и с поражениями. Однажды поступил молодой человек, отец троих детей. Мы использовали все, что могли: фактически жили с ним. Начинали день, радуясь улучшениям, и переживали из-за ухудшений. Применили все существующие в мире опции, использовали аппарат ЭКМО (инвазивный экстракорпоральный метод насыщения крови кислородом при развитии тяжелой острой дыхательной недостаточности. — Прим. ред.). Но не смогли его спасти. Это была трагедия для всего коллектива. Личная трагедия. К великому сожалению, не все находится в руках врача.

Следуя протоколам

— После перенесенной инфекции у некоторых развивается фиброз легких. Такие пациенты могут рассчитывать на пересадку этого органа?

— В нашей стране пока не было ни одной трансплантации легких у людей, тяжело перенесших коронавирус. Но мы наблюдаем за несколькими пациентами с тяжелым фиброзом — они балансируют на грани попадания в лист ожидания на пересадку.

— Если и можно за что-то благодарить первую волну, так это за опыт, приобретенный медиками. Опираясь на него, вы уже можете сказать, какое лечение наиболее эффективно?

— Например, мы больше не назначаем пациентам с вирусной пневмонией антибактериальное лечение.
В зависимости от тяжести заболевания используем два вида препаратов: антикоагулянты (препятствующие чрезмерному образованию тромбов) и гормоны (они способны остановить аутоиммунную реакцию организма, когда иммунитет работает против легких). Эти лекарства значительно улучшили результаты и помогли предотвратить развитие тяжелых осложнений.

— А как вы относитесь к иммунной антиковидной плазме?

— Ее тоже используем в определенных ситуациях, но это не панацея. Также активно применяем стволовые клетки. Вы должны понимать: препарата конкретно против коронавируса нет, в любом случае речь идет о комплексной терапии. Мы лечим патогенетически, воздействуя на те звенья развития болезни, которые могут привести к нежелательным последствиям. Чаще всего назначаем антикоагулянты и гормоны, а также даем кислород, чтобы обеспечить газовый обмен в тканях.

— Давайте затронем тему ИВЛ — ее в последнее время очень бурно обсуждают в сети. Кто-то вообще говорит, что использовать этот аппарат вредно…

— Так говорят люди, которые в медицине ничего не смыслят: читают научно-популярные журналы и несут околесицу.
ИВЛ — это та опция, к которой медики прибегают, когда альтернативы нет. Никто пациента на искусственную вентиляцию легких просто так не переводит, наоборот, мы тянем до последнего.

Перед этим пробуем все методы: сначала даем обычный кислород, потом используем методику hi-flo (высокопоточный кислород). Затем через маску пытаемся наладить адекватный газообмен, не интубируя верхние дыхательные пути, проще говоря, не вставляя трубку в трахею. И только когда эти методы не дают результата, человека подключают к ИВЛ. Причем это не приговор: половину пациентов удается спасти и снять с аппарата.

О профессиональной чести

— Коронавирус идет параллельно с напряженной ситуацией в стране. Под информационный удар попали и врачи, которых призывают к забастовкам и увольнениям…

— (Тяжелый вздох.) Я 27 лет в профессии. Со своими единомышленниками 15 лет жизни отдал строительству этого центра. Мы с нуля создавали трансплантацию в стране и спасли за это время тысячи жизней. У меня никогда не стоял вопрос, каких взглядов придерживается пациент. Каждый человек — это уникальная жизнь, а неоказание медпомощи — это отчасти посягательство на убийство. Не знаю, насколько нужно не любить людей, чтобы ради достижения своих целей отказывать им в помощи.

Если случится так, что мой злейший враг станет моим пациентом, клянусь вам, я сделаю все, чтобы его спасти. У меня хватит мужества, сил и профессиональной чести, чтобы на это время перестать его ненавидеть.

Врач, который так не поступает, должен снять халат и идти работать кем угодно — политиком, бизнесменом, рабочим. Но только не врачом.